Памятные даты. Воронежский край

7 декабря – 65 лет (07.12.1959)
назад родился Бондарев Виктор Николаевич (7.12.1959), российский военачальник и государственный деятель,
8 декабря – 160 лет (08.12.1864)
назад родился Дуров Анатолий Леонидович (26.11(8.12).1864–7(20)01.1916), цирковой артист, дрессировщик,
9 декабря – 95 лет (09.12.1929)
назад родился Фаустов Анатолий Степанович (9.12.1929–27.08.2017), гигиенист, д-р мед. наук (1971)
Подробнее»
Контакты ГБУК ВО «ВОУНБ им. И. С. Никитина» 394018, г. Воронеж, пл. Ленина,
Тел.: +7 (473) 255-38-92
Тел., факс: +7 (473) 255-29-27
E-mail: vounb@govvrn.ru    Схема проезда

Быт воронежцев в воспоминаниях современников

Быт воронежцев в воспоминаниях современников
(1943 – начало 1950-х гг.)

Великая Отечественная война оказалась для воронежцев, как и для всего советского народа, тяжелейшим испытанием. Освобождение Воронежа стало важной вехой во всём укладе жизни горожан. Оказавшись перед угрозой окружения, немцы оставили Воронеж, а утром 25 января 1943 г. подразделения 60-й армии генерала И. Д. Черняховского вошли в город, оборона которого длилась 212 дней (с 28 июня 1942 г. по 25 января 1943 г.). Одна треть Воронежа так и не была захвачена фашистами. Город был разрушен более чем на 90 %. Как приходилось налаживать жизнь в экстремальных условиях 1943–1945 гг. и позже красноречиво рассказывают воспоминания современников, ибо за каждым свидетельством бесценный личный, порой трагический, опыт.
Война напоминала о себе на каждом шагу. Гитлеровцы перед отступлением заминировали весь город. Страшно было ходить по улицам. Могилы сапёров находились на краю Бринкманского сада, возле перекрёстка улиц Урицкого и Транспортной, и на территории Чугуновского кладбища, возле здания глазной больницы. «На стенах каждого сгоревшего или уцелевшего здания ещё хорошо сохранялись январско-февральские надписи: „Проверено, мин не обнаружено”… и фамилии проверявших. Многие фамилии запомнились навсегда: Карпеев, Марков, Никишин». (Кривкин А. Тяжёлые бомбы тяжёлого детства. Воронеж. курьер. 2000. 29 апр.);
«На стенах домов, на остатках заборов, на каменных круглых афишных тумбах белели бумажные листочки: потерявшиеся люди искали друг друга». (Короленко Г. Моя недетская война // Ямская слобода. Отд. четвёртое. Воронеж, 2013. С. 297).
В октябре 1943 г. стало известно о преступлении гитлеровцев, расстрелявших в Песчаном Логу 450 жителей Воронежа. «На расстрел немцы привозили людей партиями из госпиталя, который был организован оккупантами в школе № 29 по ул. Челюскинцев специально для сбора в нём больных, раненых, инвалидов со всех лечебных учреждений города для последующего их уничтожения. […] Раскопки начались в октябре. Трупы укладывали рядами на склоне по обе стороны лога. Одежда у всех сохранилась хорошо и её тщательно проверяли. У многих находили документы и их фамилии ежедневно публиковались в „Коммуне”. Трупы осматривали и многие воронежцы, ища своих родных. Некоторые опознавали своих по одежде и другим приметам, но многие оставались неузнанными. Всех погибших захоронили в одной братской могиле на обрывистом выступе лога». (Дни оккупации глазами подростка // Глебов В. Конвейер смерти Воронежского управления НКВД. Воронеж, 2012. С. 229).
Переход к мирной жизни был нелёгким. Но горожане прикладывали множество усилий, чтобы восстановить родной Воронеж. Каждый был обязан отработать 100 часов в год. И это давало свои плоды.
Впечатления от города весной 1943 г.: «Я должна сказать к чести Воронежа, что он удивительно чистенький. Тротуары и мостовые выметены, стволы деревьев и камушки вдоль дороги выбелены, земля посыпана песком. […] Признаки жилья: кое-где сохранился потолок над первым этажом, кое-где цела лестничная клетка, комната под крышей и, наконец, подвалы. […] Интересно, что в Воронеже почти нет мух, хотя уже стоят жаркие дни. Вероятно, мухи с личинками погибли во время пожаров, ведь горела вся правобережная часть». (Мелёшина А. М. Военные записки штатского человека. Воронеж, 2005. С. 86–87, 90); «Во время расчистки развалин тоже были жертвы: неожиданно взрывались мины, на работавших падали кирпичи, обломки стен и перекрытий. […] Огромнейшая нагрузка выпала на молодёжь юношеского возраста. Многие отработали не 100, а 200 часов. Не отставали от всего города и мы, школьники. Мой класс в полном составе очищал улицы от завалов кирпича. Впрягались по 10–30 человек и вытаскивали из битого кирпича искорёженные рельсы, трубы, балки, отопительные радиаторы. Грузили их на автомашины. Экскаваторы появились в нашем городе лишь в 1946 году, поэтому раньше все воронежцы работали только вручную. И я не вспомню ни одного случая, когда кто-нибудь пожаловался на принуждение к работам». (Попов П. А., Попов Н. А. Наш дом – Воронеж : воспоминания и раздумья. Воронеж, 2012. С. 68, 69).
Город перестал быть прифронтовым, спало напряжение, так как исчезла угроза прямых боевых действий. «На улицах появилось довольно много людей, ближе к центру сновали машины. Островками стояли уцелевшие дома. На Плехановской запомнилось здание теперешнего краеведческого музея – в нём разместился облисполком, а на проспекте Революции – гостиница „Бристоль”, и здание теперешнего технологического института, в котором располагался обком партии. В уцелевшем первом этаже Дома книги уже работал книжный магазин. […] Уже открылся на улице Степана Разина магазин электротоваров. А ещё ниже улица Цюрупы казалась чуть ли не административным центром: там в двух больших сохранившихся кирпичных домах размещались райком партии, райисполком и горсовет. […] Понемногу жизнь в городе налаживалась. Уже пошли первые трамваи – по маршруту от Заставы до Динамо, а к весне 1944 г. во все кварталы города было подано электричество. Фронт был уже далеко, так что отменили ночное затемнение и улицы скудно, но осветились фонарями». (Кривкин А. Тяжёлые бомбы тяжёлого детства. Воронеж. курьер. 2000. 27 апр., 29 апр.).
Вот как выглядел трамвай под пером писателя Ю. Д. Гончарова: «Вагон – глухая коробка, все окна – фанерные. На фанере наклеены листовки с устарелыми сводками Информбюро, плакаты: Гитлер на штыке, молодой бравый красноармеец натягивает голенища сапог – „Дойдём до Берлина!”». (Гончаров Ю. Д. Во дни отчаяния и надежд. Воронеж, 2010. С. 348).
Но последние развалины, напоминавшие о войне, исчезли с улиц города лишь в конце 1950-х гг. Будущий первый секретарь Воронежского обкома КПСС В. И. Воротников, а в 1946 г. студент, приехав в Воронеж к родственникам на каникулы, записал свои впечатления от увиденного: «Вокзала тогда, собственно, не было, да и города тоже. Я знал, что Воронеж сильно разрушен войной, но то, что увидел, превзошло все ожидания, поразило. Ни одного целого дома в центральной части города. Груды развалин, остовы домов […]. Лишь на спусках к реке сохранились или восстанавливались одноэтажные домики. Однако, несмотря на разрушения, в городе поддерживался порядок, жизнь налаживалась. Улицы расчищены, подметены, близ домов отмостки присыпаны жёлтым песочком. В городе – спокойствие, какая-то типично воронежская неспешность, работают магазины, киоски. В парках играет по вечерам музыка – танцы, как до войны. Восстановлен частично кинотеатр „Спартак”, рядом ухоженный сквер, в котором я, сидя на скамье, слушал неповторимого Н. Мордвинова, читавшего „Мцыри”, работает цирк Шапито в Первомайском саду». (Воротников В. И. Такое вот поколение. Воронеж, 2011. С. 145).
В Воронеже той поры заметную группу населения составляли инвалиды, получавшие мизерные пенсии. Среди них было много молодых людей, объединявшихся в сообщества, остро чувствовавших несправедливость общества к ним и порой резко реагировавших на жизненные ситуации. О базаре 1943 г. писали: «Махрой звонко торговали инвалиды. Табак был „вырви глаз”. […] Слева шумел толчок. Человека встречали у входа несколько инвалидов и без обиняков спрашивали: „Что несёшь? Покажь!”. Человек показывал кофту, или отрез, или обувку, часы. Калеки разглядывали вещь на свет, щупали, нюхали, как оценщики в ломбарде, и называли мизерную цену. Назначенная цена обсуждению не подлежала. Если хозяин не соглашался отдать по дешёвке, он отдавал вещь через два часа ещё дешевле. К нему подходили по очереди барыги и хаяли вещь: „Дырявая, затасканная, никому не нужная…”». (Демиденко М. Воронеж – река глубокая. Ленинград, 1987. С. 280).
В конце войны в городе были созданы лагеря для размещения военнопленных, которых использовали на различных работах. «Недалеко от Чернавского моста, у реки работают пленные немцы. Они причаливают к берегу плоты, растаскивают брёвна, обтёсывают их топорами, распиливают на доски. Где-то в конце Плехановской улицы, в районе примыкающих к ней переулков, да и в других местах города пленные строят типовые жилые дома. Они же мостят улицы, восстанавливают трамвайные пути». (Поспеловский Ю. Судьбе наперекор. Воронеж, 2002. С. 50);
«Живых немцев видели часто. Это были пленные, восстанавливающие здание детского садика с башенкой у Каменного моста. […] Эти немцы не вызывали страха. Их водили строем на работу и с работы, отпускали свободно ходить по городу. Однажды, когда мы с мамой шли с базара, к нам подошёл пленный немец и предложил вязаночку дров – обрезки со строительства. Просил он за дрова совсем недорого, но все деньги из кошелька были потрачены на продукты. […] Мама объяснила пленному, что, если он дойдёт с нами до нашего дома, она сможет купить дрова. […] С того дня немец стал регулярно носить нам дрова. На вырученные деньги покупал хлеб, табак, спички. Скромные угощения и поношенные тёплые вещи он принимал с большой благодарностью. За кружкой ячменного кофе рассказывал о том, как он был учителем до войны». (Пяточенко Т. А. Когда была река… Воронеж, 2003. С. 11, 12);
«Наверное, в конце сорок третьего по улицам ежедневно стали гонять колонны пленных немцев, итальянцев, румын, мадьяр (венгров). Недалеко от нас они поднимали из руин общежитие педагогического института и другие здания в округе. Часть пленных на обед приводили к углу Брикманского сада, куда ровно в двенадцать часов (удивительная точность!) приезжал военный „студебеккер” с двумя большими котлами, в одном из которых был борщ или суп, а во втором каша. […] Время кормления пленных мы знали точно, хотя часов ни у кого не было, да и в семьях тогда они были редкостью. В то время мы жили по гудкам рядом расположенного тепловозоремонтного завода имени Дзержинского. Гудок утром означал начало смены – восемь часов, днём, в начале перерыва на обед – двенадцать, а через час (окончание обеда) – тринадцать часов, вечером же в 17 часов кончалась смена. В промежутках между ними время устанавливали по звуку прибывающих или отправляющихся тогда редких пассажирских поездов (станция Воронеж 1 была рядом). Пленные подходили к машине со своими котелками и мисками, получали по большому куску хлеба!!! и обед. Обслуживали их два наших солдата, ещё двое с винтовками наперевес стояли в охране, хотя бежать охраняемым было некуда. […] Они меняли, имевшиеся у них и невиданные нами тогда, первые перьевые авторучки и бензиновые зажигалки, а иногда и самодельные карты, на хлеб. Некоторые из моих товарищей обзавелись этими побрякушками. У нас, в семье, лишнего хлеба не было». (Чекмарёв В. Скрепы. Воронеж, 2015. С. 314–315).
В городах, подвергавшихся бомбёжкам, многие оказывались просто на улице из-за разрушения жилого фонда. Обрести крышу над головой в разрушенном Воронеже было не так-то просто. «Город стал совсем низким. Из высоких сугробов снега торчат одни печные трубы. Частный сектор полностью выгорел. […] Из-за сугробов виднелся кирпичный фундамент первого этажа [нашего дома]. […] Юлия Тихоновна [Данкевич, наша знакомая, тоже оставшаяся без крова], вспомнила, что у неё есть родственники, жившие в частном доме в районе пединститута. […] И здесь нас встретило пепелище. Но вскоре нам повезло. В одной из маленьких улиц, которые спускались вниз, мы нашли спасительный дом. Он не сгорел. Его хозяев ещё не было в городе, но весь дом был уже набит такими же, как мы, погорельцами. Люди потеснились, выделив нам уголок…». (Короленко Г. Моя недетская война : (Из воспоминаний) // Ямская слобода. Отд. Четвёртое. Воронеж, 2013. С. 297);
«На несколько месяцев нам дали приют в своём деревянном частном доме на Республиканской улице родственники отца. […] Затем [по месту работы матери, бухгалтера в стройучастке № 1 управления строительно-восстановительных работ ЮВжд)] стройучасток поселил мамусю во временном бараке, в огромной комнате, вместе с рабочими. Выделили две койки. На одной спала мама, А на другой – мы [с братом вдвоём]. Бараки […] построили на краю улицы Урицкого, в районе нынешнего перекрёстка с проспектом Труда. Помещение – необычайно холодное. Стены – дощатые и снаружи, и изнутри, между досками засыпана земля. Только печку истопишь щепой – через 2–3 часа опять начинают зубы стучать. Хотя зима с 1943-го на 1944 год была уже сиротской, с оттепелями, комната прогревалась только до 8–10 градусов. И ведь ни разу не простужались, не заболели гриппом. […] После общей комнаты дали нам небольшую комнатушку, но она – ещё холоднее. Тащили домой из развалин городских домов всё, что могло гореть, пытаясь протопить печку. Рядом коптилку ставили: маленький пузырёчек с керосином, куда опущен тоненький фитилёк. А окно постоянно завешиваешь тряпкой, чтобы меньше дул холодный воздух. […] Спали на подушках и матрасах, набитых сухими листьями или сеном». (Попов П. А., Попов Н. А. Наш дом – Воронеж : воспоминания и раздумья. Воронеж, 2012. С. 61, 62, 63); «Печка из кухни отапливала печными „зеркалами” ещё две комнаты: бабушкину проходную и нашу „большую”. Зимой в доме холодно, стены флигеля толстенные (сантиметров восемьдесят), не прогреть. А топлива мало – дефицит. С утра в углу с потолка до пола треугольником выступает иней, к вечеру оттаивает и подсыхает, пока топим. За ночь со стёкол на поддонниках ледяные горки нарастают. Папа нагревает на печке кирпичи и кладёт на „ледник”. Шипя, поднимая клубы пара, лёд „выкипает”. Все дома ходят в валенках, на плечах старые пальто. Меня закутывают в вязаные платки, завязав их на спине крест-накрест». (Пяточенко Т. А. Когда была река… Воронеж, 2003. С. 14).
После возвращения из эвакуации приходилось преодолевать многочисленные препоны, не раз менять своё место жительства. «Сначала нас поселили в квартиру на улице Освобождения труда, дом № 1. Мама поступила на работу бухгалтером в райком партии, расположенный на левом берегу. Каждый день ходила туда пешком. В то время этот район назывался Сталинским. Через некоторое время переехали на левый берег, на улицу Циолковского. Но там мы прожили недолго и переехали в квартиру на улицу Ленинградская, наш дом находился напротив роддома.. Окно в квартире было в венецианском стиле, во всю стену. Битого кирпича на улице было полно, так что мы заложили окно, оставив небольшой проём. Конюх из райкома партии сделал нам печку. Я натаскал дров, которые мы хранили в углу нашей комнаты. Все дома были разбиты, коробка цела, а внутри ничего. Так мы лазали на верхние этажи, выдирали оконные коробки и кидали вниз. Так я заготавливал дрова. Стол мы притащили из разрушенного здания ресторана „Восток”. Он одновременно служил нам и погребом – в его выдвижных ящиках мы хранили картофель. Один из углов квартиры всегда промерзал, там мы ставили на Новый год ёлку, и там же стояла бочка с капустой, которую мы сами солили. Вообще говоря, это были нелёгкие времена». (Морщак Б. А. Шёл 1942 год… // Суровое детство. Воронеж, 2013. С. 146–147).
И всё равно, сколько было радости. Труден был путь, но возвращались на родину. «В конце ноября [1943 г.] мы выехали [из села Шукавки]. […] Обоз состоял из полутора десятка собранных по району подвод, и на одной из них уместились пара моих мешков с картошкой, мешок проса, банка топлёного масла и фанерный чемодан с нашими пожитками. Ночевали в общежитии строителей, в каком-то подвале бывшего „Дома специалистов” у Заставы. […] Мама жила в поликлинике, ночуя в маленькой стерилизационной. […] Около двух месяцев прожили у знакомых, в их чудом сохранившемся домишке на улице Софьи Перовской. Затем мама получила маленькую комнатку в коммунальной квартире, в одном из нескольких уцелевших домов на улице Мало-Смоленской. Не могу забыть, как мы радовались, впервые войдя в свой „угол”, и как „меблировали” его, с трудом разместив старые железные остовы кроватей и привезённые из деревни кухонный столик, скамейку и табуретку. Электроснабжение нижней части города ещё не было восстановлено. Вечерами зажигалась порождённая войной „коптилка”. Зато, включив в сохранившуюся розетку подаренный дядей старый наушник, мы неожиданно обнаружили, что действует радиосеть. Воду брали из уже действовавшей колонки. Дрова я добывал, выламывая обгоревшие остатки оконных блоков в домах». (Кривкин А. Тяжёлые бомбы тяжёлого детства. Воронеж. курьер. 2000. 27 апр., 29 апр.).
Трудности с продовольствием и другими товарами помогала решать карточная система распределения. «Вопроса о невыплате вовремя зарплаты или невыдаче пайка тогда не стояло, как и о безработице. Конечно, у врачей и научных работников университета пайки были получше. Замечу, что по карточкам продавали не только продукты, но и промтовары, главным образом, одежду, которую обычно все выкупали и если потом не носили, то продавали на „толпе” дороже казённой цены, улучшая тем самым финансовое положение семьи. Регулярность снабжения по карточкам (отменили их в 1947 г.) очень помогала выжить в то трудное время. Конечно, некая малая часть населения жила, как это называлось в СССР, на нетрудовые доходы (спекуляцию, воровство и т. п.), однако большинство людей ориентировалось на обеспечение по карточкам. В шутку говорили, что все граждане страны в порядке убыли качества казённого снабжения делятся на: торгсеньоров, блатмайоров, литеракеров, кое-какеров и ничегокеров…». (Мелёшина А. М. Военные записки штатского человека. Воронеж, 2005. С. 109).
Семьи воронежцев использовали различные способы выживания. Вот тактика одной из них, в которой глава семейства работал инструктором сельхозотдела в обкоме партии. «Если учесть ещё командировки в районы, то видеть его удавалось довольно редко. Иногда из таких поездок он привозил немного овощей, фруктов. Ежемесячно отец получал спецпаёк в закрытом обкомовском магазине (ул. К. Маркса, д. 92) в виде нескольких банок крабов и немного крупы. Но всё это не решало проблемы питания нашей большой семьи из шести человек, из которых работал пока один человек, а все другие получали иждивенческие 200 гр. хлеба. […] В январе 44-го г. мама устроилась на работу счетоводом в редакцию газеты „Боевое знамя” Орловского военного округа, куда входила и Воронежская область. […] Эта работа, кроме зарплаты в 400 руб., давала право сменить иждивенческую продуктовую карточку на карточку служащего (600 гр. хлеба), что уже заметно влияло на семейный продовольственный баланс. […]. По американской программе помощи], не помню – отец или мама, получили американскую тушёнку – это уже настоящий деликатес даже по нынешним временам. Хлеб мама делила на всех поровну и каждый был волен съесть свою пайку сразу или делить на два-три раза. Ясно, что при таком принципе распределения родители лишали себя части пайка в пользу детей. Отсутствие другого источника питания, кроме продовольственных карточек, делало полуголодное существование хроническим, что и побудило, в конце концов, родителей к решению покинуть Воронеж». (Глебов В. Конвейер смерти Воронежского управления НКВД. Воронеж, 2012. С. 226–227, 230);
«Никогда ещё в Воронеже, со дня его основания, так не ценилась вода, как в эти памятные дни января и февраля 1943 г. Как в пустыне – нигде ни капли воды, ни одного колодца и работающей колонки. Все подходы к реке были преграждены дощечками с короткими, но выразительными надписями: «Хода нет. Минировано». Оставалось одно – растапливать снег. Люди осторожно, боясь наткнуться на мину, разгребали почерневшие сугробы, набивали снегом вёдра, котелки и ставили их на железные печурки. […] Хлебопёки налаживали хлеба, замешанного на снеговой воде. […] Без водоразборных колонок в городе жители испытывали большие трудности. С утра люди, запрягшись в сани, с бочками и вёдрами, […] люди тянулись по ледяной тропинке к реке. […] И вот в городе наступил праздник. Это было 11 февраля. […] В городе открылся первый водопроводный кран [на Мясной площади]. У маленькой будки на базарной площади сразу стало самое оживлённое место». (Скопин И. Борьба за воду // Из пепла пожарищ. Воронеж, 1946. С. 66-67).
В поисках продуктов горожане ходили по деревням и выменивали, что могли на еду. «Так, за иголки ей давали по одному яйцу, и, к примеру, 10 яичек нам хватало на полмесяца. Когда Воронеж освободили, горожанам стали выдавать по карточке 300 граммов хлеба ежедневно. Но и здесь мама экономила, продавая хлеб, она покупала спички, соль, мыло. Так постепенно жизнь стала налаживаться – весной мы даже посадили в огороде картошку, фасоль и тыкву». (Нестерова В. Е. «Улица Плехановская представляла собой пустырь» // Дети и война. Воронеж, 2012. С. 60);
«Мамуся получала в месяц 300 рублей, а буханка хлеба стоила на базаре 100 рублей, столько же просили за стакан соли. […] В военное время мы покупали хлеб по карточкам по государственной цене. Наша семья из трёх человек получала по этим карточкам только килограмм хлеба в день. И больше – почти ничего! Мы опухали от голода, физическая слабость не исчезала». (Попов П. А., Попов Н. А. Наш дом – Воронеж : воспоминания и раздумья. Воронеж, 2012. С. 64);
«…в городе, лежащем в руинах, где редкими, малодоступными удовольствиями было всё, что раньше нисколько не ценилось: стакан подсолнуховых семечек, ставшие мармеладом ломтики сахарной свёклы, протомлённые в чугунках или глиняных горшочках в глубине русских печей, плитка конопляного или льняного жмыха, твёрдая, как камень, о которую можно сломать зубы, узкая долька запечённой в духовке тыквы. В ней тоже присутствовал драгоценный сахар. С тыквой, если разживались, пили чай, тонкими ломтиками на кусочках пайкового хлеба давали детям; один такой жёлтенький сладковатый бутерброд составлял завтрак или ужин». (Гончаров Ю. Д. В голубом блеске Альтаира. Воронеж, 2008. С. 694);
«Тогда для нас было большой радостью дежурство в столовой: можно было вдоволь надышаться запахом пищи, доесть остатки фруктов от компота. Ложку в столовой выдавали за зачётную книжку. Не знаю, из какого металла она была сделана, но до сих пор ощущаю её горьковато-кислый вкус. Тарелки были из консервных банок. […] В дни сдачи последних экзаменов мы умудрялись отоварить хлеб на 5–6 дней вперёд. Буханку крошащегося грубого хлеба весом 2,5 килограмма мы съедали в читалке за вечер. […] Получив стипендию, мы позволяли себе купить 100 граммов конфет-подушечек по 8 рублей за килограмм и пирожков с повидлом по 5 рублей за штуку. В общежитии мы сами делали „халву” из пайка подсолнечного масла, яичного порошка и сахара». (Калиниченко А. С. Жизнь прожить – не поле перейти…: воспоминания. Воронеж, 2005. С. 30);
«Все предприятия и организации заводили тогда подсобные хозяйства. Помню, мама приносила из редакции капусту, отцу в клубе перепадали иногда талоны на „коммерческий” хлеб. Он стоил немного дороже того, что получали по карточкам, но и его цена была чисто символической. Почти у всех за городом имелись огороды. Нам досталась делянка позади экскаваторного завода, город там кончался. Осенью – своя картошка, хотя хранить её было негде. В школе № 9 и некоторых других продолжали, как в войну, выдавать по ломтику чёрного хлеба, посыпанного сахаром. В железнодорожных школах – ещё и по ложке рыбьего жира; хлеб к нему посыпали солью. […] Лидия Александровна (будущая моя тёща), сугубо городская дама, купила и пригнала (пешком!) из Анны корову. Школьником ходил по утрам в их дом покупать молоко. Бурёнок на нашей улице (ныне Моисеева) держали многие, утром пастух собирал стадо. […] Особенность снабжения населения в ту пору – разделение на категории (касты). В конце сорок шестого года мы вдруг попали в барский разряд: отцу как члену Союза художников СССР (их было всего трое в Воронеже после войны) выдали продуктовую карточку „литер Б”. „Прикрепляться” надо было к „закрытым” магазинам. В подвале драмтеатра я получил батон твёрдокопчёной колбасы, копчёные рыбины, из ртов которых торчали бечёвки, несколько десятков яиц, банки со сгущёнкой и т. д. Но вскоре мне стало неловко укладывать деликатесы на глазах у очереди из актёров, которыми восхищался (никто из них подобных пайков не имел). На следующий месяц прикрепился к закрытому магазину в довоенной пятиэтажке на углу Кольцовской и Плехановской (потом там был „Комиссионный”)». (Пензин С. Мой Воронеж после войны. Воронеж, 2008. С. 37–38).
«Получаем улучшенный паёк как семья члена РАБИСа – работника искусств. Их тогда в Воронеже было немного. В полуголодные годы отведали экзотических заграничных продуктов – помощь союзников: кокосовое масло, компот из инжира („ягоды с пшеном”), американскую тушёнку, яичный порошок. Сначала пайки выдавались в боковом окошечке по левую сторону фасада восстанавливаемого театра драмы. Потом в „коробке” большого красного кирпичного дома на Кольцовской (где сейчас остановка) открылся казавшийся огромным магазин. Он так и назывался „Красный магазин”. У одних прилавков получали по карточкам пайки доноры, рабисовцы, у другого остальные. Мы стояли с мамой в очереди. Потом шли на Щепной базар, продавали полбуханки хлеба. На вырученные деньги покупали целую кошёлку еды или дрова». (Пяточенко Т. А. Когда была река… Воронеж, 2003. С. 4).
В городе существовал дефицит одежды. Её носили долго и передавали от старших к младшим. Заметное место занимали вещи из военного гардероба: солдатские гимнастёрки, шинели, офицерские кители и т. д. «А „экипировка” моя состояла из старого женского пальто, солдатского ремня, дядиных — на три номера больше нужного размера — сапог и каракулевой папахи». (Кривкин А. Тяжёлые бомбы тяжёлого детства // Воронеж. курьер. 2000. 29 апр.). «Одеты подростки были как попало… Большинство в ватных телогрейках. Телогрейки универсальны. В них ходят, на них спят, укрываются, их кладут под голову, ими затыкают пролом в стене, чтобы ветер не набивал в жильё снегу. На многих зелёные кителя немецких солдат». (Демиденко М. Воронеж – река глубокая. Ленинград, 1987. С. 207). «На ней была тёмно-коричневая куртка от лыжного костюма, купленного ей, вероятно, когда она была ещё классе в пятом, шестом классе, а сейчас, как и пальто, тоже ставшая коротковатой и тесной. Чёрная суконная юбка была из чего-то перекроена, перешита. […] Толстые вязаные гетры заштопаны на коленях разными нитками, одинаковых не нашлось». (Гончаров Ю. Д. Во дни отчаяния и надежд. Воронеж, 2010. С. 352). «По организациям стали распределять «американские подарки»: новую и малопоношенную одежду, собранную американцами для разорённой войной Советской России. Нам повезло. Папе два раза доставались такие подарки. В какой восторг привели меня два комбинезона-песочника из жатого ситца – один в голубую клеточку с розовыми розочками, другой, наоборот, в розовую клеточку с голубыми розочками. А с одним маминым платьем произошёл конфуз. Платье было чёрное из матового шелковистого материала с выбитым выпуклым орнаментом в завитки. Когда пришло время стирать платье, мама положила его в корыто и залила тёплой водой. Через полчаса с изумлением увидела в корыте крохотное платьице, годное только на куклу. Оказалось, это была одноразовая одежда и стирке не подлежала». (Пяточенко Т. А. Когда была река… Воронеж, 2003. С. 9);
«Мама получила […] „американский подарок” – летнее пальто, юбку-шестиклинку из тонкой шерсти и две банки свиной тушёнки […]. Когда стали внимательно рассматривать одежду, оказалось, что пальто и юбка маленького размера и годятся только мне. Я их и носила года три – пальто полушерстяное в мелкую коричневую „ёлочку” и кирпичного цвета юбку с боковой молнией, которая для меня была тогда внове. […] Уже после войны [маме] достались на работе два больших куска парашютного шёлка. Знакомая старушка-портниха сшила из них ей платье и юбку. Мама покрасила их в чёрный цвет и очень долго носила на работу. Парашютный шёлк оказался на редкость прочный и практичный в носке. [Моя] подруга тоже нарядилась в „американский подарок” – чёрное пальто из ткани „букле”». (Тихомирова Л. Рассказы бабушки и внучки // Подъём. 1998. № 8. С. 134).
«Город был разрушен на 80–85 процентов, но, к удивлению жителей, уцелели и работали две очень старые общественные бани. В нашем районе – баня на углу Кольцовской и Плехановской улиц, да ещё далеко от нас – на улице Сакко и Ванцетти. Хотя плата за посещение бани была невысокой, ходить туда не хотелось – слишком долго приходилось стоять в очереди в тёмном, грязном, сыром помещении. Бельё оставляли на лавках под надзором банщика, поэтому нередко многое пропадало, но самое унизительное было – ждать в предбаннике освободившийся жестяной таз или, как его называли, „шайку”. […] В помывочном зале нередко возникали ссоры, а иногда и драки из-за шаек. […] Нередко воровали мыло, если его оставишь на каменной лавке, а сама пойдёшь к кранам с водой налить свою долгожданную шайку. Мыло, конечно, было хозяйственное, полученное по карточкам. Туалетное мыло „Земляничное” с пронзительным запахом химической эссенции или „Яичное” считались чрезвычайной роскошью, его доставали в ОРСах – магазинах для железнодорожников, военных – через знакомых или покупали на базаре, кто мог, за большие деньги. О каких-либо шампунях люди просто не имели понятия». (Тихомирова Л. Рассказы бабушки и внучки // Подъём. 1998. № 8. С. 125).
Уже в сентябре в школах города начались занятия. В это время было введено раздельное обучение мальчиков и девочек, появились мужские и женские школы.
«Осенью 1943 г. я пошла в 8-ю школу, меня приняли в четвёртый класс. Мы писали пёрышками, привязанными к палочке, писали на обрывках газет разведённой сажей. Книжками делились, но так как наши учебники целый год пролежали под водой, то листочки рассыпались, когда мы их переворачивали. В классах были буржуйки, но всё равно чернила замерзали». (Нестерова В. Е. «Улица Плехановская представляла собой пустырь» // Дети и война. Воронеж, 2012. С. 61). «В 1943 г. и я, и брат стали учиться в одной школе, в седьмой мужской. Она находилась в конце улицы Карла Маркса, в школьном здании довоенной постройки, которое очень быстро восстановили для занятий. 7-я школа занимала здесь третий и четвёртый этажи, а на первых двух была девятая женская школа. […] Мы оба были переростками в своих классах. […] [Вскоре] меня мамуся отдала во 2-ю школу ЮВЖД, на улицу Ленина (ныне это средняя школа № 5). В 1944 году здание уже успели приспособить для учёбы, хотя до полного восстановления школы ещё было далеко. Окна забиты фанерой, оставлены только маленькие глазочки для освещения, и мы, ученики, сидим в классе в пальто, на морозе и в темноте. Лишь одну слабенькую электрическую лампочку повесили. Часто писали на грифельных досках. Пользовались также чернильницами-непроливайками». (Попов П. А., Попов Н. А. Наш дом – Воронеж : воспоминания и раздумья. Воронеж, 2012. С. 62–64).
Большую роль в досуге воронежцев в этот период играли театр и кино. «Вечером решили отпраздновать сдачу экзаменов походом в театр. […] Пьеса произвела громадное впечатление. Как смело там говорится о всех наших недостатках, о неумении воевать и необходимости учиться у немцев военному искусству. […] Говорят, что Корнейчук написал „Фронт” во время своего пребывания в Воронеже, и почти все действующие лица списаны с живых лиц. Горлов изображает Тимошенко, который теперь в отставке, а тогда был в Воронеже. А „мэр” города – наш Мирошниченко. […] Вчера я была на конференции зрителей о работе театров Драмы и Музкомедии. Выступали с докладами Энгелькрон и Лазарев, затем много зрителей. В основном все хвалили, недостатки отмечали, но меньше. Выступал наш Майский (наш потому, что он читает нашим филологам) и заявил, что наши театры – на одном из первых мест в РСФСР. После было выступление хора Массалитинова. Такие жизнерадостные свежие номера, хорошие голоса, хорошие костюмы. Программа почти вся новая, победная!.. Вчера была в театре на „Так и будет” Симонова. Впечатление очень большое. […] Там так всё жизненно, современно, так трогают переживания героев, что хотелось смотреть пьесу без конца, не расставаясь с её героями. Савельева очень хорошо играл Папов, да что хорошо – замечательно! Ольгу – Шмидт, профессора – Шатов, Анну Григорьевну – Мариуц и т. д.». (Проторчина В. М. Мои студенческие годы (1941–1945). Воронеж, 2000. С. 43, 45, 47);
«На посёлке нас жило пять друзей: 3 Виктора, Иван и Анатолий. Разница в возрасте была 1–2 года. У всех отцы не вернулись с войны. Где сейчас дворец им. 50-летия Октября находилось административное здание. Во время войны оно было разрушено, уцелело левое крыло, там было узкое длинное помещение, его и приспособили под кинозал. Нас, детвору, пускали бесплатно. Фильмы были трофейные с субтитрами и отечественные про войну. Помню фильмы „Тарзан”, „Чёртово ущелье”, „Два бойца”, „Подвиг разведчика” и другие». (Лямцев В. Г. // Нашему Воронежу – 425 лет. Воронеж, 2011. С. 19).

judi bola online daftar slot gacor online slot online pragmatic play slot gacor hari ini catur777 slot pro thailand idn poker judi bola sbobet QQLINE88 3mbola catur777
judi bola online daftar slot gacor online slot online pragmatic play slot gacor hari ini catur777 slot pro thailand idn poker judi bola sbobet QQLINE88 3mbola catur777